История одной жизни
Общались мы с одной моей хорошей знакомой, и она рассказала мне несколько невыдуманных историй о своем дедушке. Она рассказывала, я ее слушал и не перебивал. Вроде дедушка как дедушка. Ничего такого особенного, а слушаешь – и еще хочется. Сегодняшние старики – народ неинтересный. С ними и поговорить не о чем, и рассказать о них ничего не расскажешь. Только вот если начинают они вспоминать о своих стариках, тогда да.
В жизни тех, что шли перед нами, были жесточайшие испытания, четырехлетняя война и самоотверженный труд на всеобщее благо. В наши дни одни только верующие озабочены еще какими‑то общими приходскими проблемами. Но церковных людей единицы. Остальные существуют сами по себе, их мало что объединяет. Предприятия все больше частные, в рабочих коллективах каждый сам за себя. Даже семьи и те через одну ненастоящие. Человек, когда думает лишь о себе, мельчает, потому и неинтересен.
Дедушка Василий рано осиротел. Все его близкие погибли во время Гражданской войны. Ему повезло уцелеть, помог какой‑то военный, пожалел и вывез мальца из‑под Одессы. Потом пришлось много работать. Чтобы доказать свою полезность, с пяти лет он уже пас гусей, затем коз, овец, коров. В девять ему уже доверяли лошадей. Тогда же он выучился скакать верхом без седла. Умение обращаться с лошадью через несколько лет вновь спасло ему жизнь.
Маленький Вася полюбил ходить на службы в церковь. Он становился за клиросом и трогательным детским тенорком старательно подпевал тамошним теткам. Те мальчика заметили и приняли к себе в хор. До двенадцати лет он ходил по воскресеньям на клирос, но потом кто‑то из его же школьных товарищей «просветил» доверчивого отрока, что Бога нет и все это, оказывается, поповские выдумки. С тех пор он перестал ходить в церковь, а потом ее и вовсе закрыли.
В самом начале войны с немцами Василий находился на действительной военной службе. Их полк располагался на западной границе, и вскоре он уже был среди тех, кто в неразберихе первых дней войны оказался во вражеском плену. Сам не понял, как это с ним случилось.
В то время немцы пленных особо и не охраняли. В поисках съестного можно было запросто выйти из лагеря и отправиться в соседнюю деревню. Гитлеровцы их не трогали. Бежать все равно некуда, фронт откатился чуть ли не до самого Киева. В один из таких дней его знакомый, такой же пленный боец, ему шепнул:
– Вася, здесь в километре от лагеря по ночам пасутся две лошадки. Это шанс, Вася. Немцы нас пока особо не трогают, но скоро этот бардак у них закончится. Так что бежим сегодня же ночью.
На этих лошадках верхом, без седел, они не только сбежали из лагеря, но даже перебрались через линию фронта. Дед не стал никому рассказывать, что побывал у немцев в плену, добрался до дому и решил дожидаться повестки из военкомата. К тому времени дедушка уже был женат. Еще до войны у них с женой родилась девочка, но в восьмимесячном возрасте она умерла у него на руках. Дедушка очень переживал смерть младенчика.
Потом, уже спустя много лет, я слышала, как в разговоре с зятьями он задал им вопрос:
– Что самое страшное на земле?
Чего они только ему не наговорили, даже про ядерную бомбу вспомнили.
– Не, хлопцы, самое страшное – это хоронить своих детей.
В мае 1942 года в боях под Харьковом дед ударил ротного политрука. Тот, молодой, только что прибывший на фронт младший лейтенант, белым днем собрался было гнать роту в атаку на немецкие пулеметы. Дед, к тому времени уже без малого год отвоевавший на фронте, пытался объяснить тому, что этого делать нельзя. Но юноша с фанатично горящими глазами, мечтающий умереть за товарища Сталина, никого не слушал. И дед отправил его в нокаут. Бойцов он тогда спас, но сам оказался под трибуналом, откуда плавно перетек в штрафную роту.
В это самое время в расположение их части прибыли два офицера по заданию из Москвы. Их задачей было отобрать из боевых частей самых что ни на есть отчаянных, уже зарекомендовавших себя сорвиголов и отправить их поближе к столице на специальную подготовку. Первым номером штрафники указали на дедушку Василия.
Полгода вместе с другими такими же курсантами дед осваивал диверсантскую и прочую премудрость, необходимую для военного разведчика.
Так, воюя в разведке, он дошел до самого Берлина. В Берлине с ним произошел случай, который на всю жизнь запечатлелся у него в памяти.
На одном из участков, где должна была наступать их дивизия, перед самым штурмом ему и еще нескольким разведчикам было приказано пробраться в одиноко стоящее здание, проверить и подавить в нем возможные пулеметные расчеты:
– Уничтожить все, что движется и способно стрелять по нашим бойцам. Особое внимание к фаустникам[1]. По исполнении приказа известить командование условным сигналом.
Разведчикам удалось незамеченными пробраться к многоэтажному дому. Там перед подъездами они разделились, и дальше каждый отправился в одиночку. Дедушка быстро обошел все пять этажей в своем подъезде, а потом спустился в подвал. Там он увидел двух стариков, дедушку и бабушку, рядом с ними на деревянных лавках десяток свертков с грудными детьми. Старики молча смотрели на русского «Ивана». Дед огляделся. Никого, кроме стариков и грудных младенцев. Он поднялся вверх по лестнице и вышел из дома. Вскоре появился еще один разведчик, тот проверял соседний подъезд.
– Кого‑нибудь видел? – спросил он дедушку.
– Двое стариков в подвале и с десяток младенцев. В самом доме чисто.
– У меня то же самое. В доме никого, а в подвале несколько девочек‑ подростков. На всякий случай я их убил. Стариков, надеюсь, ты тоже застрелил?
– Да, конечно, – соврал дедушка.
– Тогда сообщаем нашим. – Он дал условный сигнал и закурил.
Вокруг тишина, ни выстрелов тебе, ни разрывов снарядов.
– Затянешься? – предложил он деду Василию и протянул тому папиросу.
Дед было отвлекся на папиросу, потом глянул на своего товарища и обомлел. Напротив него стоял человек без лица. В одной руке он держал автомат, в другой, протянутой к нему, тлела папироса. Он еще стоял, но уже был мертвый.
– Нельзя детей убивать, – добавлял дедушка, вспоминая о том страшном случае. – Убивая детей, вместе с ними ты убиваешь их родителей, и всех, кто жил до них, любил, на что‑то надеялся. Весь род убиваешь, Бог за это наказывает.
После войны дедушка с бабушкой переехали в город. Дед Василий варил сталь, а бабушка воспитывала трех родившихся у них в послевоенное время дочерей.
Что интересно, я хоть и была тогда еще совсем молодой, а замечала: как исполняется какая‑нибудь круглая дата со Дня Победы, всех ветеранов ценными подарками и медалями награждают, а моего дедушку обходят стороной.
– Дед, почему так? Почему тебя никуда не приглашают? У тебя весь пиджак в орденах, а никакого уважения.
Дед от меня отмахнется, словно от мухи, и смеется:
– Отстань, Танюшка! Наоборот, жалеют они меня. Знают, что пиджак и без того неподъемный, вот и обходят.
А я все равно взяла тихонько дедовы орденские книжки и сходила в военкомат. Военком уважительно на документы посмотрел и руками развел.
– Простите, – говорит, – только не проходит ваш дедушка по нашему ведомству. – И предложил написать запрос в Москву.
Написали, а вскоре к нам домой приехали несколько офицеров во главе с тем же военкомом и привезли из Москвы подарок – большую инкрустированную серебряную вазу и все причитающиеся ветерану юбилейные награды.
– Ваш героический дедушка значится в особых списках. Там как узнали, что он жив и здоров, обрадовались и прислали ему эту замечательную вазу. Так что теперь, уважаемый Василий Иванович, на День Победы приглашаем вас со всеми наградами принять военный парад на трибуне вместе с областным руководством.
Дед разок сходил. Постоял, потом сказал мне:
– Зря ты, Танюшка, все это затеяла. Не приспособлен я для трибун.
Так больше ни разу и не пошел, хоть и просили.
Наша бабушка умерла первой. Дед пережил ее ровно на год. Оставшись один, он снова, после долгого перерыва, пришел в храм.
Однажды я его спросила:
– Дедушка, Бог есть?
– Есть, Танюшка. Теперь я это точно знаю. Потому хожу в церковь и молюсь Ему.
– Дедушка, о чем ты молишься?
– О вас обо всех молюсь, о бабушке. И еще, чтобы Господь забрал бы меня так, чтобы я вам не докучал и не становился в тягость.
В тот год дедушка Василий говел весь Великий пост. Исповедался, соборовался и причастился. Все, как положено. Умер он на Светлой седмице. Пасху встретили, порадовались, а потом он со всеми попрощался и преставился. Специально так у Бога просил, чтобы праздник великий нам не испортить.
[1] Имеются в виду фаустпатроны – первые противотанковые гранатометы одноразового действия, поступившие на вооружение сил вермахта в последние годы Второй мировой войны.
«Чашечка кофе. Рассказы о приходе и о себе»
Новый сборник замечательного автора, любимого православным читателем, священника Александра Дьяченко. Отец Александр делится пронзительными и правдивыми историями из своей жизни и жизни его паствы — прихожан храма в российской глубинке. Истории эти порой тесно переплетены — иначе и не может быть, если батюшка настоящий и пропускает чужую боль-радость через свое сердце.
Перед нами встает целая череда образов, трагических и забавных, вереница человеческих судеб с их светлыми днями, бедами, падениями и всепобеждающими просветлениями.
Допущено к распространению Издательским Советом Русской Православной Церкви
